Исследовательский проект «Система принципата в Риме
в эпоху Юлиев-Клавдиев (14–68 гг. н. э.)»
Исследование осуществлено по при финансовой поддержке Минобразования России. Конкурс 2002 года на соискание грантов на проведение молодыми учеными научных исследований в ведущих научно-педагогических коллективах Минобразования России. Грант PD02-3.14-1
Руководитель — докт. ист. наук, зав. кафедрой Истории древней Греции и Рима исторического факультета СПбГУ Эдуард Давидович Фролов.
Исполнитель — канд. ист. наук, ст. преп. кафедры Истории древней Греции и Рима исторического факультета СПбГУ Константин Викторович Вержбицкий.
Содержание проекта
2 сентября 31 г. до н. э. у западного побережья Греции в морской битве сошлись два флота: эскадра Октавиана, внучатого племянника диктатора Юлия Цезаря, усыновлённого им по завещанию, встретилась в бою с кораблями Марка Антония и египетской царицы Клеопатры. Сражению при Акциуме, успех в котором сопутствовал Октавиану и его флотоводцу Агриппе, было суждено стать поворотным пунктом римской истории, знаменующем конец одной эпохи и начало другой.
В процессе оформления власти Октавиана, вышедшего победителем из гражданской войны 44–30 гг. до н. э., была создана новая политическая система — принципат, представлявшая собой сложное сочетание разнородных, полисно-республиканских и имперско-монархических, элементов. Традиционные для Рима политические институты — сенат, комиции, система магистратур — были дополнены фигурой первого гражданина (princeps civitatis), очень быстро превратившегося во всемогущего императора, наделённого практически безграничной властью. Важнейшей опорой этой новой власти, как бы надстроившей собой республиканскую конституцию, становятся армия, окончательно превратившаяся в профессиональную, и формирующийся бюрократический аппарат, представленный императорскими чиновниками разных уровней. Впрочем, в правление самого Августа (30 г. до н. э.–14 г. н. э.) груз традиций предшествующей эпохи всё ещё очень силён, а система — слишком слаба и к тому же прочно связана с личностью своего основателя, чтобы означенные тенденции могли получить сколько-нибудь полное развитие. Реализация указанных потенций, приведшая в итоге к трансформации принципата из режима личной власти его создателя в полноценную государственно-политическую систему, включившую в себя как реальные основы императорского единодержавия (армия и чиновничий аппарат), так и его юридическое оформление, принадлежит уже следующей эпохе — периоду Юлиев-Клавдиев (14–68 гг. н. э.) и Флавиев (69–96 гг. н. э.).
Предметом рассмотрения в рамках заявленной научно-исследовательской работы станет эволюция системы принципата в первый из двух обозначенных выше периодов — в эпоху Юлиев-Кладиев, ближайших преемников Августа. Впрочем, это не исключает возможности выходов за хронологические рамки исследования, разумеется, по мере необходимости. Выбор в качестве объекта изучения именно данной эпохи обусловлен, во-первых, её ключевой ролью в процессе конституирования авторитарной системы в Риме, а во-вторых, состоянием источниковой базы.
Представляется, что время Юлиев-Клавдиев в ещё большей степени, нежели блестящий период Августа, заслуживает наименования переломной эпохи. Наследник Цезаря в ходе своего долго правления проделал огромную работу, итогом которой стало формирование нового государственно-политического института в лице императорской власти, однако общество, через управление которым эта власть должна была реализовываться, оставалось, во многом, республиканским. Теперь, то есть в эпоху Юлиев-Клавдиев, процесс политического развития с верхушечных реформ переключается на глубинные пласты сознания и ментальности: идёт кардинальная перестройка отношений в системе «власть — общество», формируется новая общественная психология и новые социальные типы.
Указанная трансформация системы принципата наложила отпечаток на все стороны общественной жизни Рима при Юлиях-Клавдиях и, в силу этого, безусловно, представляет чрезвычайную важность для изучения политического развития римского государства и состояния римского общества в эпоху ранней империи. Период длительной эволюции принципата, главным содержанием которой было нарастание его авторитарных черт, усиление монархического характера системы Августа открывается правлением Тиберия (14–37 гг. н. э.), в рамках которого мы наблюдаем все возможные варианты выстраивания отношений между императорской властью и римским обществом: умеренная, относительно либеральная политика первых лет; более жёсткий курс, отмеченный пока ещё единичными проявлениями репрессивных эксцессов (средний период правления); и, наконец, полное развитие террористической системы после казни Сеяна (31 г. н. э.). Наметившиеся уже при Тиберии эти тенденции присутствуют и в политике последующих принцепсов, причём верх попеременно берёт то умеренная и либеральная (начало принципата Нерона), то репрессивная и террористическая (правление Гая Калигулы и большая часть принципата Нерона) тенденция.
Масштаб и характер императорского террора в I в. н. э. является предметом дискуссии в современной историографии, однако, к какой бы точке зрения на этот счёт мы ни примкнули, не будет ошибкой сказать, что воздействие террора Тиберия и его преемников на римское общество было чрезвычайно сильным. Древние авторы и в первую очередь Тацит, всячески подчёркивают то разрушительное влияние, которое политические преследования оказали на римские нравы. В описании процессов об оскорблении величия (laesa majestas) у Тацита буквально всё поражает и ужасает читателя: подлость доносчиков, невероятный характер сфабрикованных обвинений, бессилие подсудимых и та поистине нечеловеческая покорность, с которой получившие от принцепса приказание умереть спешили уйти из жизни. Однако террор имел и другие важные последствия, и на некоторых из них нам хотелось бы остановиться подробнее.
Переход от республики к империи — событие революционного значения для римской истории — вовсе не казался таковым современникам Августа. Те несомненные и ощутимые для каждого блага, которые принёс принципат — гражданский мир, личная безопасность, экономическое процветание, — как бы заслонили собой свершившиеся политические перемены.
Веллей Патеркул (II, 89) без тени сомнения пишет о восстановлении Августом старинного государственного строя, то есть — республики. Гораций Флакк, бывший солдат республиканской армии Брута и Кассия (Hodes, II, 7, 1–16), принял режим принципата, принесший мир на измученную войной италийскую землю. Обращаясь к Августу в своих «Одах», он прославляет его как человека, в руках которого находятся благополучие и процветание Рима. Залог спокойствия и счастья римлян — власть Цезаря; никакая опасность не страшна, пока он жив (ibidem, III, 14, 1–16; IV, 5; IV, 14, 1–6; IV, 15). Восхищение, которое вызывал Август у Горация, было, по-видимому, искренним: переживший ужасы гражданской войны поэт испытывал глубокую благодарность к императору-миротворцу.
Осознание всей глубины переворота пришло далеко не сразу. Понадобились несколько десятков лет августова мира (Pax Augusti), в условиях которого ставшая привычной политическая стабильность частично утратила в глазах римлян статус безусловной ценности. Необходимость сохранения власти Цезарей во имя общественной безопасности была куда менее очевидна тому поколению, молодость которого прошла при Августе.
Параллельно изменению отношения римского общества к созданному Августом режиму единоличной власти менялся и сам этот режим, и люди, его представлявшие. По мнению Ж. Гаже, уже преемник Августа Тиберий в период своего правления находился под воздействием новой концепции императорской власти, воспринимая самого себя как живое воплощение величия римского народа (majestas populi Romani). Из первого гражданина принцепс превращается в неограниченного повелителя, вознесённого на недосягаемую для простых смертных высоту и с этой высоты самовластно распоряжается судьбами миллионов людей, как провинциалов, так и римских граждан.
В ещё большей степени это утверждение Ж. Гаже справедливо по отношению к преемникам Тиберия, принцепсам-тиранам I в. н. э., Калигуле и Нерону. Упоение собственным всемогуществом и своей реальной безнаказанностью на фоне всеобщей пассивности и покорности породили у каждого из этих государей восприятие себя как своего рода сверхчеловека. Проявлением этого самовосприятия было и требование поклонения собственной персоне как божеству, на чём вполне серьёзно настаивал Калигула (Suet. Calig., 22), и многочисленные акты попрания признанных в глазах общества ценностей и институтов. Конечно, в этих фактах можно видеть всего лишь никак не связанные друг с другом действия людей, опьянённых дурманом ничем не ограниченой власти, и, возможно, далеко не всегда здоровых психически, однако, на наш взгляд, правильнее рассматривать их не изолированно, но как проявление некой общей тенденции.
Принцепсы, подобные Калигуле и Нерону, явно стремились продемонстрировать обществу, что власть, которую они олицетворяют, стоит выше всех писаных и не писанных норм, выше законов божеских и человеческих. В условиях I в. н. э., когда республиканские традиции всё ещё продолжали играть заметную роль, подобное нарочитое попрание всех почитаемых в глазах общества установлений и институтов — семьи, традиционной религии, старинных магистратур (в этой связи уместно вспомнить историю с конём Калигулы (Suet., Calig. 55)) — выражало определённую политическую линию. Её суть состояла в том, чтобы сделать императора единственным источником закона и права (ibidem, 34), превратить принципат в монархо-теократическую систему с сильным восточным оттенком (Suet. Dom., 13).
Таким образом, авторитарная сущность системы принципата, которую его основателю удалось искусно замаскировать, выступает рельефно в век Юлиев-Клавдиев. В условиях террористического режима республиканизм, за который в силу установившейся политической традиции продолжают цепляться властители империи, превращается в фикцию, которая никого уже не могла ввести в заблуждение. Те, кто пережил репрессии Тиберия, безумства Калигулы, самодурство Нерона, не могли не понимать, что государственный строй Рима в эпоху Августа и его преемников претерпел коренные изменения и само это время начинает осознаваться как исторический рубеж, отделяющий республику сената и римского народа (Senatus Populusque Romanum) от империи Цезарей.
Весьма характерно в этой связи, что противопоставление принципата и республиканского строя впервые ясно обозначено у Сенеки Младшего, современника и очевидца описанных выше явлений (Senec. De clem., I, 9, 1).
Представление о том, что государственный строй Рима на рубеже старой и новой эры претерпел коренные изменения, получило затем дальнейшее развитие у историков II в. н. э., Корнелия Тацита и Аппиана (Tac. Hist., I, 1; Ann., I, 1–2; App. B. C., I, 5–6). Для Диона Кассия, Геродиана и других авторов III–V вв. н. э. история Рима уже чётко разделена на периоды республики и империи (Dio, LI, 1–2; LII, 13–18; Amm. Marc., I, 6, 4–7; Herod., I, 1; Zos., I, 5, 2–4). В историографии Возрождения и Просвещения эта дефиниция сделалась традиционной и безраздельно господствовала в исторической литературе вплоть до выхода в свет «Римского государственного права» Т. Моммзена.
Те изменения, которые произошли в отношениях принципата с римским обществом, открыли римлянам глаза, став для них чем-то вроде отрезвляющего холодного душа. На смену удовлетворённости существующим положением вещей, свойственной общественным настроениям эпохи Августа, приходит совершенно иное мировосприятие. Мужественная стоическая философия приобретает широкую популярность и в какой-то момент при Нероне даже становится идеологическим знаменем сопротивления императорскому режиму со стороны аристократии, связанной с республиканскими традициями.
Моральная философия стоиков — явление, столь же показательное для римского общества времён Сенеки, как легкомысленная поэзия Овидия — для времени Августа. Римский мир, ещё недавно казавшийся воплощением гармонии, обернулся своей теневой стороной — бессилием и беспомощностью личности пред могуществом авторитарной власти. Хуже всего было то, что на этой тирании по существу и покоился Orbis Romanus: огромному государству, созданному в результате длившихся не одно столетие завоевательных войн, требовалась твёрдая рука единовластного правителя. Прежняя аристократическая республика с её перманентными гражданскими распрями, с не прекращающейся ни на миг борьбой кланов и партий, не могла обеспечить даже внутреннюю стабильность, не говоря уже о решении таких задач, как сохранение и, по возможности, расширение империи, или интеграция всех римских владений в единое политическое целое. Лучшие умы Рима отчётливо сознавали, что никакой альтернативы империи Цезарей нет (Tac. Hist., I, 1), и, тем не менее, этот строй, в том виде, какой он принял при преемниках Августа, был для них непереносим.
Стоическая философия с её идеями о внутренней свободе человека, независящей от внешних, в том числе и политических, условий, была просто создана для того, чтобы служить учительницей жизни этим людям, одинаково неспособным принять крайности республиканской свободы и ничем не ограниченного деспотизма. Впрочем, пресловутая внутренняя свобода на практике нередко оказывалась лишь свободой уйти из жизни: для эпохи раннего принципата нам известно немало подобного рода самоубийств. Однако владыки империи пытались посягнуть и на это последнее право своих подданных, считая, без сомнения, что римляне должны не только жить, но и умирать, как им хочется (Suet., Tib., 61).
Террор нанёс сильный удар старой аристократии: в числе пострадавших было немало представителей знатных фамилий: Аврелиев, Домициев, Кальпурниев, Эмилиев, Скрибониев, Элиев. Впрочем, и без него старый нобилитет рано или поздно сошёл бы со сцены, уступив место новым социальным силам. Важнее другое: в условиях террористического режима Юлиев-Клавдиев успело вырасти целое поколение, то самое, которое будет определять облик империи в близкую уже эпоху её расцвета — в годы Флавиев и Антонинов.
Политические репрессии Тиберия и его преемников создали именно тот тип подданного, в котором нуждалась складывающаяся мировая монархия. У этих «новых римлян», многие из которых, подобно Юлию Агриколе, тестю историка Тацита, были выходцами из италийской муниципальной знати или романизированной элиты западных провинций (Испании, Галлии), было в достатке и инициативы, и энергии, но эта была уже не та бьющая через край энергия, которая отличала знатных граждан Римской республики и побуждала их отдавать последние силы в борьбе за подобающий их имени почёт и положение (dignitas et honor). Кто бы ни занимал императорский престол, для этих людей, также как для всего многомиллионного населения империи, он являлся отныне наделённым высшей властью гарантом стабильности и спокойствия Римского Мира (Pax Romana).
Особе место в рамках принципата Юлиев-Клавдиев занимает правление Клавдия (41–54 гг. н. э.), представляющее собой яркий пример попытки совместить усиление авторитарного характера системы и укрепление власти императора с относительно умеренным правлением. В политике Клавдия отчётливо просматривается стремление сделать режим принципата приемлемым для большей части общества, сохранив при этом всю полноту власти за императором. Эта попытка совместить крайности, попытка неудавшаяся во многом из-за личных качеств Клавдия (слабое здоровье и неспособность порой сопротивляться чужому влиянию), делает его принципат одним из самых значимых в масштабах всего I в. н. э. Здесь уже как бы нащупывается та политическая линия, которую будут впоследствии проводить Антонины (Нерва, Траян и их преемники), сумевшие совместить две казалось бы несовместимые вещи: авторитарный политический режим с обществом, построенным на традициях гражданственности и свободы.
Как предшественник Антонинов выступает Клавдий и в деле развития имперского управленческого аппарата: правильную организацию получают при нём отделы императорской канцелярии, существовавшие, впрочем, и ранее, а значение их глав повышается до уровня полномочных министров, держащих в своих руках целые отрасли государственного управления. Финансовые агенты императорской казны, прокураторы, приобретают при нём право юрисдикции в рамках своей должностной компетенции, приближаясь тем самым к положению должностных лиц государства.
Дело, начатое Клавдием, было завершено в начале II в. н. э. Траяном и Адрианом. При первом из них был, наконец, найден взаимоприемлемый компромисс между римским гражданским обществом и авторитарным режимом империи, компромисс, означавший для общества безоговорочное признание абсолютной власти императора, а для этого последнего — отказ от наиболее одиозных форм давления на общественную элиту, в духе террористического режима Юлиев-Клавдиев; при втором — завершено строительство здания имперской бюрократии, ставшей отныне главной опорой режима принципата.
Другим обстоятельством, делающим период Юлиев-Клавдиев особенно притягательным объектом для изучения, является состояние источниковой базы. Большинством имеющихся в нашем распоряжении сведений о правлении преемников Августа мы обязаны «Анналам» — труду величайшего римского историка, Корнелия Тацита.
«Анналы» — уникальный источник для римской истории I в. н. э. Там, где у нас есть текст Тацита, вместо официальной хроники побед и триумфов, которыми, по большей части, представлена история Рима в сочинениях древних авторов, перед нами оказываются судьбы десятков живых людей, каждый из которых был непосредственным участником исторического процесса. Кроме того, поскольку произведения Тацита, начиная с середины XIX столетия, сделались предметом острой научной дискуссии, касающейся не только творчества великого римского историка, но и проблемы античного историописания в целом, работа с указанным источником даёт выход в плоскость источниковедческого, историографического и методологического исследования.
Первые сомнения в справедливости нарисованной Тацитом картины римской истории I в. н. э. появились в середине XIX века. С тех попытки пересмотра тацитовской версии предпринимались неоднократно, однако их результаты, на наш взгляд, никак нельзя назвать убедительными. Данное обстоятельство является, с нашей точки зрения, важным аргументом в пользу доверия к «Анналам» Тацита как к источнику по истории Рима эпохи Юлиев-Клавдиев.
Пример подобной радикальной критики «Анналов» предоставляет западная историография принципата Тиберия, в рамках которой, начиная приблизительно с 30–40-х годов XX в., доминирующие позиции занимает так называемая «традиция реабилитации». Воззрения этой школы, представленной, в частности, такими историками, как М. П. Чарльзуорт, Ф. Б. Марш, Ч. Э. Смит, Р. С. Роджерс, Э. Корнеманн, Б. Левик и др., до настоящего времени остаются господствующими в западной исторической литературе. Конечно, далеко не все исследователи разделяют их взгляды полностью, но большинство в той или иной степени принимает вносимые ими коррективы.
Сторонники традиции «реабилитации» подвергают критике точку зрения Тацита, считая, что он исказил реальную картину из-за свойственного ему риторизма, привычки воспринимать историю сквозь призму моральных оценок, опоры на недостоверную традицию и неоправданного привнесения в свой труд личного жизненного опыта. К тому же собственные политические взгляды Тацита были аристократическими и республиканскими; они то и побудили римского историка дать крайне одностороннее освещение деятельности преемников Августа, в том числе и Тиберия, сосредоточив всё внимание на репрессиях против знати. При этом ответственность за политические преследования переносится на разного рода «злых гениев» императора, вроде коварного Сеяна или неистовой Агриппины, а то и вовсе — на римских сенаторов, своим нежеланием сотрудничать толкавших Тиберия к ужесточению политического курса.
Но стоит только повнимательнее рассмотреть упрёки, предъявляемые Тациту сторонниками критического направления, как сразу станет ясно, что одна их часть — риторизм, склонность к морализирующим суждениям, опора преимущественно на литературную традицию — является общим недостатком всей античной историографии, тогда как другая — привнесение историком в свой труд личного, так сказать, пережитого опыта — свойство историописания вообще. Абсолютно объективен лишь сам исторический процесс, а история на страницах книг не может не быть в той или иной степени тенденциозной, поскольку пишется людьми. Наконец, политические взгляды Тацита, насколько они нам известны, не позволяют видеть в нём идейного противника империи. Своё принятие принципата Тацит доказал делом, прослужив императорам и государству большую часть жизни. Но, признав принципат и власть Цезарей, Тацит не сделался равнодушен к произволу и жестокостям, к доносам и сфабрикованным обвинениям, к клеветникам, порочившим честных людей, и прочим отвратительным явлениям, запятнавшим принципат Юлиев-Клавдиев. Виновников всех этих зол, императоров от Тиберия до Нерона, он выставляет на суд истории в своём последнем произведении, «Анналах», но есть ли у нас основания полагать, что, поступив так, он перевернул картину с ног на голову, превратив достойных правителей в кровавых деспотов? Оснований для такого образа мыслей у нас нет, ни в том, что касается Тиберия, ни, тем более, в отношении его преемников.
Помимо сочинений античных авторов, которые, естественно, являются для нас основным источником, ценную информацию даёт также оставшийся от периода Юлиев-Клавдиев богатый нумизматический материал. Однако при пользовании этим источником следует иметь в виду, что монеты в Римской империи играли роль одного из наиболее действенных инструментов пропаганды правительственной политики, следовательно, имеющиеся на них изображения и легенды отражают официальную концепцию режима Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона, а отнюдь не реальную политическую практику их времени.
Наконец, ряд важных сведений, касающихся, в частности, статуса отдельных членов императорской фамилии, императорского культа, а также некоторых политических событий предоставляют надписи.
Помимо очевидной важности изучения принципата Юлиев-Клавдиев для истории древнего Рима, данная тема представляет большой интерес также и в общеисторическом плане. Столкновение авторитарной по характеру власти и общества, основанного на гражданских традициях, составляющее сущность драматической коллизии, пережитой римлянами в начале новой эры, является феноменом не только римской, но и всемирной истории. Равным образом и те формы, в которые это столкновение выливалось — репрессии против инакомыслящих, политические процессы, диссидентское движение и т. д. — встречаются на страницах истории вновь и вновь в разных веках и странах. Проблема выбора между порядком и свободой, безропотным подчинением деспотической власти или чреватым опасностями сопротивлением ей, не раз вставала и, по-видимому, ещё не раз будет вставать перед гражданами многих стран в различные исторические эпохи.
Представляется, что изучение отношений власти и общества в Риме в эпоху преемников Августа отечественными историками имеет особую актуальность в связи с процессами, происходящими в современной России, переживающий период становления гражданского общества. Конечно, из-за громадной разницы в социально-экономических и политических условиях вряд ли корректно ставить вопрос о прямом использовании античного римского опыта, однако стремление найти в событиях прошлого созвучие всему тому, что занимает и волнует наше собственное время, обнаружить в судьбах людей, живших многие сотни лет назад, черты, роднящие их с нашими современниками и теми, кто всего на одно-два поколения старше нас, выглядит вполне естественным для граждан страны, находящейся в поворотном пункте своей новейшей истории.
Таким образом, лавной задачей данной научно-исследовательской работы является изучение развития системы принципата и отношений власти и общества в Риме в эпоху преемников Августа, принцепсов из династии Юлиев-Клавдиев (14–68 гг. н. э.). Планируется, что в ходе настоящего исследования будут затронуты такие немаловажные с точки зрения их научной значимости вопросы, как: формирование централизованного бюрократического аппарата в Римской империи, процессы об оскорблении величия и воздействие императорского террора на римское общество, формирование у граждан Рима психологии подданных. Ещё одну особую тему в ходе данного исследования должно составить изучение произведений Тацита с точки зрения отображения в них исторических катаклизмов, пережитых римским обществом в начале новой эры. При этом предполагается, что бытующие в современной науке об античности (как отечественной, так и зарубежной) точки зрения по всем обозначенным выше проблемам будут существенно конкретизированы и уточнены в рамках данной научно-исследовательской работы.
Важнейшим практическим результатом работы должно стать появление рукописи монографии объёмом до пятнадцати печатных листов, посвящённой указанному сюжету: развитию системы принципата в эпоху Юлиев-Клавдиев. При этом до конца 2002 г. планируется написание и подготовка к печати раздела, посвящённого «Анналам» Тацита и дискуссии вокруг них в литературе нового и новейшего времени: «Анналы» Тацита перед судом исторической критики (вторая половина XIX–XX вв.)". Следующим этапом должно стать написание раздела о правлении Тиберия и принципате Гая Цезаря («Правление Тиберия и принципат Гая Цезаря: формирование террористической системы»); параллельно планируется осуществить собирание материалов для разделов, посвящённых, соответственно, принципату Клавдия («Клавдий и становление имперской бюрократии») и царствованию Нерона («Принципат Нерона и конец династии Юлиев-Клавдиев»). Их написание предполагается завершить в рамках 2004 г.
Научную апробацию результатов исследований планируется осуществлять путём выступления с докладами на конференциях, регулярно проводимых кафедрой Истории древней Греции и Рима Исторического факультета СПбГУ и университетским Центром Антиковедения, а также путём публикации статей по тематике соответствующих разделов в периодических изданиях. Таким образом, практическим итогом работы, помимо подготовленной рукописи монографии, должно стать появление серии статей в исторических и антиковедных журналах.
Научный задел по заявленной теме исследования включает в себя рукопись диссертации «Развитие системы принципата при императоре Тиберии (14–37 гг. н. э.)» объёмом в тринадцать печатных листов и десять опубликованных научных работ, список которых прилагается.
Список научных работ по теме проекта
1. Традиционные формы общения у римлян и оппозиция Юлиям-Клавдиям// Вестник Санкт-Петербургского университета, 1999. Серия 2, выпуск 2. стр. 104–107
2. «Isdem artibus victus est». К проблеме заговора Сеяна (31 г. н. э.)// Древние и средневековые цивилизации и варварский мир. Сборник научных статей. Ставрополь, изд-во Ставропольского университета, 1999. стр. 127–136
3. Процессы об оскорблении величия в Риме при императоре Тиберии (14–31 гг. н. э.)// Античный мир. Материалы научной конференции. Белгород, 1999. стр. 37–44
4. К вопросу о характере власти Августа// Античное общество–3. Тезисы докладов научной конференции. СПб., 1999. стр. 48–52
5. О достоверности образа императора Тиберия в «Анналах» Тацита// Жебелёвские чтения–II. Тезисы докладов научной конференции. СПб., 1999. стр. 60–64
6. Принципат и римская армия в правление императора Тиберия (14–37 гг. н. э.)// PARA BELLUM. Военно-исторический журнал. XII. 2000. стр. 49–56
7. Из истории процессов о государственной измене (laesa majestas) в эпоху ранней империи: дело Гая Силия (24 г. н. э.)// Ius antiquum. Древнее право. 2000. № 1 (6). стр. 165–170
8. Римлянин эпохи террора// Античное общество IV. Материалы конференции антиковедов 5–7 марта 2001 г. стр. 141–144
Laesa maiestas et auctoritas Augusti.
9. Авторитет принцепса в судебной практике времени Августа// Жебелевские чтения–III. Тезисы докладов научной конференции. СПб., 2002. стр. 163–167
10. Принципат Тиберия. К вопросу о взаимоотношениях императорской власти с римским обществом при Юлиях-Клавдиях// Человек. Природа. Общество. Материалы 12 международной конференции молодых учёных 27–30 декабря 2001 г. СПб., 2002 стр. 362–366
11. Образ Тиберия в «Анналах» Тацита и проблема его достоверности// Университетский историк. 2002. № 1. стр. 27–43